«Распиши мою жизнь на аккорды, безумный слепой менестрель. Распиши от начала до коды, безумный слепой менестрель. Ведь не всякий поймет, и подхватит на слух, и сумеет повторить мои дни, мои годы, безумный слепой менестрель…»



День был пасмурным, поэтому вечер наступил как-то незаметно. Ночью, наверное, дождь пойдет. Но Айне и Кину повезло. Какой-то сердобольный фермер по дороге подобрал их на телегу, и теперь они, сидя на скамейке у стола, уплетали жареную рыбу с кашей.
Тетя Бетани – так звали жену фермера – только головой качала:
- Из самого Редклиффа! Ну и ну. Создатель вас сохранил, детки… А куда?
Насчет Создателя Айне была не уверена, а вот добрые люди по пути попадались. Да и голова на плечах – она, знаете ли, тоже неплохо хранит.
- В Денерим, тёть.
В большом городе с лютней и прокормиться легче, и приют отыскать. И порождения тьмы туда не придут. А если и придут, то в сам Денерим уж точно не заберутся!
- Мам, а где Лапка? – раздался из кухни голос хозяйской дочери.
Лапкой звали пушистую, на редкость красивую белую кошку. Кин играл с ней перед ужином, а потом она убежала во двор. Айне сама видела.
- Я недавно во двор выпускала… Кейра! Куда?!
Но девушки уже и след простыл.
Айне, выбирая косточки из жареной рыбы, нет-нет, да и поглядывала на дверь. Прошла минута, прошла другая. Уже долго. Слишком долго, ведь солдаты еще не пришли, а твари – как знать…
- Айне, дай еще, – подергал ее за рукав братишка.
Он был слишком мал, чтобы справляться с мелкими рыбьими косточками самостоятельно.
- Ты чего так туда смотришь? Куда тетя ушла?
- Тетя сейчас придет, Кин. Не вертись, - спохватилась Айне, - И не хватай кусок, я еще не все кости выбрала. Подавишься.
- А почему она ушла?
Девочка мысленно вздохнула, протягивая брату кусочек рыбы и принимаясь перебирать пальцами еще один. Кин не был болтлив. Но, как и все дети в его возрасте, умел превращать в вопрос какую угодно ерунду.
- По кочану. Кошку Лапку во дворе позабыла. Сейчас найдет и вернется.
- Она, наверно, плачет, - последовало уверенное предположение.
Непонятно только, откуда оно у Кина взялось. И кто именно плачет – кошка или ее бестолковая хозяйка? А вот и шаги за дверью… И пронзительный крик Бетани.
Женщина кричала, застыв посреди комнаты и схватившись за лицо, глядя в дверь страшно расширенными глазами. Бриан рванулся из-за стола к стене, на которой висел заряженный арбалет. С грохотом упала скамейка. Из сеней послышалось тихое, нутряное ворчание. А Айне молча сгребла брата в охапку и рванула в кухню. Там она еще до ужина приметила на потолке в углу люк на чердак.
Ей не нужно было смотреть, что вошло в дом вместо Кейры с ее злополучной кошкой. Если каждый раз засматриваться, что да почему – так и ноги не успеешь унести.
- Там чудище пришло, - негромко, с пугающим равнодушием сказал Кин.
Он крепко держался за курточку на плечах сестры. Не кричал, не плакал. Просто держался изо всех сил, тихонько заглядывая ей в лицо. Может быть, именно это и спасало до сих пор жизнь обоим – в минуты опасности малыш замирал, сжимался в бесшумный комочек, затаивался, будто мышонок в норе.
- Я его боюсь, - так же спокойно добавил он, когда Айне захлопнула и подперла кочергой кухонную дверь.
Из-за двери слышался лязг, какой-то грохот и рык, и захлебывающийся, жуткий крик женщины.
- Держись, - ответила она.
Влезть на чердак с пятилетним ребенком на руках? Ерунда, скажете? А если тебе самому всего четырнадцать? Но Айне взлетела по ступенькам-перекладинам опрометью, как белка. Уперлась плечами в дощатую крышку люка, налегла, подсадила брата в получившуюся щель:
- Лезь быстрей.
Кин на четвереньках скрылся в темноте.
- Тут темно, Айне, - послышался его голос. – А чудище сюда не придет?
- Не придет.
- Оно нашу рыбу съест и уйдет, да? Домой?
Девочка захлопнула люк и, ослепнув после светлой кухни, провела рукой в воздухе, нашарила рядом с собой волосы брата – кудрявые, как и у нее. Кин взял ее за руку.
- Его дядя Бриан прогонит. Не трусь, Кинтар. Пошли, спрячемся!
Малыш не мог видеть лица сестры, но по голосу было слышно, что она улыбнулась.
- Я не трусю!
- Не трушу, - машинально поправила Айне.
Если Кин поймет, что ей страшно – он тоже испугается. А так он просто слишком мал, чтобы осознать опасность саму по себе.  Снизу, сквозь доски пола, донесся грохот и еще один крик. Кин вздрогнул и прижался к ногам сестры, и она, потрепав его по волосам, потянула за руку в глубь чердака.
- И правильно. Чудища ни за что нас тут не отыщут.
Глаза понемногу привыкли к темноте, да и дощатый пол сплошь сквозил светлыми щелями, так что скоро стало вполне отчетливо видно, что спрятаться здесь некуда. Бриан и Бетани не жаловали хлам. Стояло у дальней стены несколько сундуков, старый комод, по бокам под скатами крыши лежали бочонки, какие-то старые корзины, несколько деревянных ведер; травяные венички свешивались со стропил. Вот к сундукам-то Айне и повела братишку. Усадила у самой стены, в тени, падающей от комода. Сама уселась впереди, загораживая собой, прикрылась вместе с ним своим старым, с чужого плеча плащом. И почувствовала, как Кин изо всех сил обнял ее – будто она могла его спасти…
Внизу затихло. Слышались только шаги, редкое звяканье железа, да иногда то ли фыркание, то ли ворчание. Гулко вышибли кухонную дверь, кочерга загремела по полу.
Шаги.
На кухне шарили, что-то роняли. За спиной тихо дышал Кин, слышно было, как бьется внутри его худенького тела сердечко – быстрое, птичье. Кровь мягко ударяла в виски.
Стукнула о крышку люка потревоженная лестница.
- Нянь, - вдруг даже не прошептал – неслышно выдохнул мальчик.
Так он звал сестру, когда был совсем маленьким, когда только учился говорить. Когда Айне тоже была еще маленькой, и братишка, устав капризничать в кроватке, затихал, засыпая под ее флейту.
И мама сидела рядом с шитьем, и тихонько улыбалась, поглядывая на них…
- Нянь, поиграй…
Дощатая крышка люка приоткрылась, на миг замерла ребром – и пока она падала, Айне выдернула из сумки флейту. Старую парную флейту, схваченную двумя медными кольцами, выточенную из тонкой белой кости какой-то птицы.
И флейта выдохнула звук. Тихое, ускользающе нежное дыхание запело в сумраке под двускатной крышей, речной, зеленой прохладой потревожило застоявшийся запах сушеных трав. Тварь, по плечи влезшая в люк, резко обернулась. Ее морду в темноте видно не было – только глаза, на миг наполнившиеся белесыми, дрожащими отблесками, погасшие и снова вспыхнувшие; да еще очертание головы.
Айне зажмурилась.
Половицы вздохнули под тяжестью шагов.
Она играла, стараясь не думать ни о чем, кроме мелодии; но над мелодией тоже не нужно было думать – звуки возникали и таяли сами собой, рождались друг из друга, дрожали, качались в пропахшем пылью и травами сумраке, невесомым, невидимым кружевом ограждая замершую в углу фигурку. Айне дышала. А вместе с ней дышала флейта.
Она слушала шаги, поскрипывание и звяканье, и шумное, собачье дыхание – и зажмуривалась все плотнее, не переставая дышать. Билось в спину сердечко Кина, впереди стонали половицы, лязгали то ли доспехи, то ли оружие; изредка взрыкивали твари. Запахло резкой, пронзительной горечью – полынь, окалина, остывшая гарь…
И все это тоже было мелодией.
Их было пятеро. Сначала трое, потом на звук флейты, будто на зов, пришли еще два. Одно порождение тьмы носило неполный кованый доспех, измятый, давно, может и никогда не чищенный. Именно оно влезло в люк первым – и первым встало за четыре шага от маленькой флейтистки, безобидным, птичьим жестом наклонив голову к плечу.
Просто стояло и смотрело. Слушало.
Одна за другой подходили твари, останавливаясь на расстоянии четырех шагов. Замирали, настороженно вслушиваясь в неведомое – новый зов, иной, слышимый не изнутри, а извне; такой легкий, прозрачный, отчаянно хрупкий, грозящий вот-вот развеяться… А флейта все пела.
Айне казалось, что внутри, в груди,  что-то натянулось до предела и сорвалось. Что душа, будто кровь из перерезанных жил, вытекает из нее в воздух через трубочку флейты. И дыхание чудовищ поддерживает душу-мелодию, не давая упасть…
Что они ею дышат.
А твари не собирались ни нападать, ни уходить. Та, что была в латах, тяжко вздохнула и опустилась на пол прямо там, где стояла. Остальные, помедлив, тоже начали садиться. Поскрипывала кожа доспехов. Одно порождение тьмы, вывернув голову, принялось зализывать глубокую рану на плече, гибкий серый язык мелькал, будто у собаки. Другое уперлось ладонями в пол, покачивалось, жмуря белесые опалесцирующие глаза. Третье наклонилось вперед и опустило голову, насторожило острое ухо, направленное к Айне и флейте – туда, где пряталась в тенях маленькая фигурка, откуда пахло теплом и травами, и начинался, наполняя собой воздух, невозможный, неведомый зов.
Кружилась голова. Пальцы дрожали, начиная неметь. Истекала наружу душа, темнота в опустевшем теле пела, сливаясь воедино с темнотой внутри флейты. И бесплотное кружево мелодии обвивало, вплетало в себя, поглощало все звуки – рык, шорох и скрип, и звяканье, и тяжелое дыхание тварей, и маленькое быстрое сердце в тишине за спиной. Песня повторялась, изменяясь бесконечно, но оставаясь неуловимо прежней – ручей, в который нельзя войти дважды.
Колыбельная. Старая, детская колыбельная.

- Да нет тут никого! И не было. Чего хвосты-то поджали?
- Я тебе щас подожму кой-чего! Глаза разуй, с чего б тогда в доме дверь была нараспашку?
Солдат было мало. Всего дюжина, считая сержанта Моргана, – и хотя болтали, что хмурый одноглазый вояка стоит по меньшей мере двоих, от болтовни он, увы, не раздвоился. Еще была старая, подслеповатая целительница, страдающая одышкой и ни на что не годная в бою против порождений тьмы. Если, конечно, они вообще здесь были.
Две повозки и несколько палаток беженцев, темнеющие поодаль, казались вымершими. А вот в доме фермера горел свет и была настежь распахнута дверь, и что-то темное, подозрительно смахивающее на мертвое тело, валялось на пороге.
- Пойдем, глянем, что там?
- Ворон ртом не лови, - резонно посоветовали в ответ. – Глянет он… И арбалет подними, а то в землю целишься, балбес.
- Так, - раздался злой, простуженный голос сержанта. – Треп отставить. Пошли. Вы четверо у ворот встанете, ты с Лоэгайре у дверей, остальные внутрь. Разберемся. Госпожа Айрен, не отставайте, пожалуйста.
Во дворе у забора, неподалеку от ворот, резким пятном светлело в темноте платье. Девушка. Совсем молоденькая, лет семнадцать, не больше. Она лежала, неестественно вывернув шею, разметав темные длинные волосы, далеко откинув руку в разорванном рукаве. Магичка шагнула было к распростертой на земле фигурке – но Морган был начеку и молча положил руку ей на плечо, и отрицательно покачал головой, когда женщина обернулась.
Целитель здесь уже не поможет. Четверо остались у ворот, двое у входа. Дальше.
А дальше был обезглавленный труп мужчины и истоптанный кровью пол. Просторные сени. За ними – комната. Стол, перевернутые скамейки. Женщина с развороченной грудной клеткой. Бурые, запекшиеся следы, ведущие из комнаты в кухню. Кровь уже успела загустеть, а тела остыть.
- Срань Андрасте… ты слышал? – шепотом спросил кто-то из отирающихся в сенях парней.
Одноглазый сержант вполоборота показал через плечо кулак, и позади опасливо заткнулись. Он слышал. Там, куда вели кровавые следы, где было темно и только что побывали, а может, и до сих пор были твари, кто-то играл на флейте.
Играл колыбельную.
Целительница что-то прошептала, над навершием ее посоха всплыл яркий голубоватый огонек. В кухне было пусто, натоптано кровью. На полке стояла лампа с догоревшей свечой. Здесь явно и бесцельно шарили, разбрасывая утварь, продукты, все, что попадалось под руку. Ну, или под лапу. А мелодия – тихое, ласковое безумие, - звучала из люка в потолке, ведущего на чердак.
Морган бросил в ножны меч и взял у ближайшего из солдат арбалет. Проверил тетиву, спуск, тяжелый кованый болт. Еще трое, как по команде, сделали то же самое. Дав знак магичке, чтобы оставалась на месте, – еще светить прямо в люк не хватало, - одноглазый взялся за перекладину лестницы.
Солдаты встали рядом, готовые метнуться наверх сразу же вслед за ним.
Мелодия стала слышней. Казалось, что на чердаке играет то одна, то сразу две флейты. Кто-нибудь из местных, сошедший с перепугу с ума? Тогда почему порождения тьмы его не тронули?
Осторожно выглянув из люка, сержант едва рот не открыл. Ожидал он непонятного, странного, страшного – чего угодно ожидал, кроме того, что увидел. Свет посоха сквозил сюда сквозь щели между беленых досок. Пять гарлоков сидели на полу в дальнем конце чердака - полукругом, спиной к нему. А перед ними, на сундуке в углу, темнела смутная маленькая фигурка, и белая флейта – флейта-безумие – одиноко пела в ее руках…
Ребенок играл колыбельную порождениям тьмы. С ума сойти впору!
Однако старый солдат не собирался сходить с ума. Медленно, не издав ни шороха, он навел арбалет на одну из сгорбившихся фигур. Чуткие твари до сих пор не заметили его. Странно, конечно… Тетива щелкнула, крайний справа гарлок опрокинулся набок с пробитым затылком, в предсмертной судороге сворачиваясь в клубок. Остальные, застигнутые врасплох, вскочили, по-звериному горбясь, схватились за оружие.
- К бою! – рявкнул Морган, перекрикивая рычание, отшвырнул арбалет и одним рывком забросил себя наверх.
Бой был коротким и даже не страшным – если только может быть на свете не страшный бой. Еще одно порождение тьмы застрелил почти на месте солдат, влезший вслед за сержантом, а с оставшимися троими вшестером расправились без проблем. Запах жженого железа и гари, ядовито-горькое зловоние, наполнил чердак, заглушая запахи пыли, воска и трав.
И все это время, не замолкая и не делая пауз на вдохи, флейта плела невесомую паутину из темноты и безумия; и ее тихое, успокаивающее пение превратилось в страстный требовательный зов.
Западня. Паутина. Ловец призывает обратно добычу, разорвавшую его сети…
Морган перевел дух. Вытер меч и руки об одежду гарлока. Поправил повязку, закрывающую пустую глазницу. И нерешительно шагнул навстречу мелодии, а щуплый кудрявый подросток все играл и играл, будто не замечал, что происходит вокруг него. Правда, музыка продолжала меняться. Теперь, когда кончился бой, она успокаивалась.
Солдаты молча обступили сундук. Почти как порождения тьмы четвертью часа раньше.
- Я не понял, чего его не сожрали-то? Музыку слушали, скажете?!
- А я знаю? Вот у них бы и спрашивал. Может, они тебя ждали…
- Угу. Пока ты спросишь придешь.
- Да он спятил, никак? С перепугу.
- А ты б от таких посиделок не спятил, да? Может, флейту отобрать – и он очухается?
- Погоди, не тронь. Только сильней напугаешь. Давайте, что ли, сюда магичку втащим? Целитель все-таки. Чем съехавшая крыша хуже дырки в брюхе? Вот и пусть исцеляет.
- Втащить, командир?
Морган хмуро разглядывал строгое, сосредоточенное личико. Парную флейту в тонких детских пальцах. Мелодия, только что звучавшая тревожно и властно, мало-помалу затихала, становилась прозрачной, как воздух после грозы; вновь превращалась в нежную, детскую колыбельную…
- Тащи, - не оборачиваясь, бросил он. – Да аккуратней там, чтоб тебя! Это маг Круга, а не твоя бабуля.
За спиной затопали прочь.
- Госпожа Айрен!..
А рядом с безумным флейтистом шевельнулось тряпье. Откинулся край плаща, показалась кудрявая льняная головка. Еще один ребенок. Лет пять, не больше.
- Дядь, ты не чудище? – очень серьезно спросил малыш, глядя Моргану в лицо огромными светлыми глазами.
Сержант опустился на корточки.
- Нет, - сказал он. – Я солдат. А чудища больше не придут. Никогда. Как тебя зовут?
- Кинтар. А ее – Айне. Это моя сестра.
Так это девочка, оказывается… стриженая просто. И маленькая еще. Лет тринадцать с виду, может, и меньше. А мальчик тем временем выбрался из-под тряпки, в которой прятался, и обеими ручками принялся трясти сестру за плечо.
- Айне, не играй, тут дяди пришли! Солдаты! Они чудищ всех прогнали! Айне, ну не играй!
Дыхание флейты даже не дрогнуло. Не сбилось с ритма, не присвистнуло невпопад… И глаза на застывшем светлом лице остались закрытыми.
- Не спеши, Кинтар, - негромко попросил Морган. – Сейчас придет целитель. Она придумает, как помочь.
Мальчик перестал толкаться, подумал немного и серьезно кивнул.
- Хорошо. Тебя как зовут, дядь?
- Кайс. Кайс Морган.
Позади, у противоположной стены, солдаты подали руки целительнице, помогая взобраться наверх. Старая женщина отнюдь не была немощной, но она устала за день, а ребята только рады были помочь ей.
- Что тут у вас?
- У нас-то ничего, госпожа Айрен, а вон там в углу, кажется, у одного с головой проблемы.
Шарик над навершием посоха засветился ярче, разгоняя тени по дальним углам. Целительница отыскала взглядом маленькую флейтистку и поспешила к ней, брезгливо подобрав подол мантии, обходя стороной растоптанные лужи зловонной крови и мертвые тела порождений тьмы.
- Тёть, а ты целитель? – спросил ее Кин, когда она подошла.
На самом деле Айрен годилась ему не в тетки, а в бабушки. И ему, и вооруженным взрослым парням, с которыми сюда пришла. Вот только назвать ее бабушкой язык как-то не поворачивался. Маленькая, седая, темноглазая, она сохранила стройность и строгую прямую осанку, и потому казалась куда моложе, чем была.
- Да, малыш, - кивнула женщина, прислонив светящийся посох к стене.
- Пять гарлоков, госпожа, - негромко сказал сержант. – Сидели перед ней, шага за четыре. Караулили. Создатель знает, сколько это длилось. Трупы внизу уже успели остыть.
- Тёть, а сделай, чтобы Айне на нас посмотрела? Тогда она увидит, что чудищ уже нету.
Морган поглядел на мальчишку и многозначительно приложил палец к губам. Мол, все будет хорошо, не мешай только. И целительница осторожно опустила ладони на кудрявую голову флейтистки. Кин настороженно наблюдал за обеими.
Сперва ничего не произошло.
А потом нескончаемая песня дрогнула - и захлебнулась. Девочка уронила руки, вся как-то обмякла, начала опрокидываться, проваливаясь то ли в обморок, то ли в сон; и белая флейта, выскользнув из ее пальцев, с хрупким, беспомощным стуком скатилась на пол.
Айрен бережно подхватила спящую и уложила набок на сундуке.
- Теть, а почему Айне легла? Она не ушла к Создателю? Как мама и папа?
- Нет, малыш. Не ушла. Она просто очень устала.
Рассудительный Кин, подумав, кивнул кудрявой головкой:
- Да, наверное, устала. Чудища так долго нас слушали… Дядь Кайс, а ты нас с собой возьмешь?
- Конечно, возьму, - ответил Морган, освобождая спящую девочку от сумки и лютни, двумя ремнями наброшенных на плечи, и бережно поднял на руки худенькое тело.
Разумеется, ребятишек надо будет где-то оставить. Но не прямо же здесь?!
- А эту тетю?
- И тетю возьмем.
Старая целительница улыбнулась. Один из солдат подцепил за ремни сумку и лютню. А Кин, спрыгнув с сундука, подхватил с пола позабытую всеми флейту сестры.